Вот уже более полувека нет на свете знаменитого американского прозаика Эрнеста Хемингуэя. В возрасте 61 года Хемингуэй покончил жизнь самоубийством. Писатель пережил три войны, две из которых были мировыми. Так его назвали одним из представителей «потерянного поколения», среди которых были Э.М. Ремарк, Р. Олдингтон, Ф. С. Фицджеральд, Ш. Андерсон, Т. Вулф, Дж. О’Хара и другие авторы, которые видели на своем веку много крови, ходили рядом со смертью, боролись с ней, а вот в безвоенное время найти себя не могли.
Прошло столько лет, а вопросы о жизни все так же неисчерпаемы. Об этом я решила «поговорить» с автором «Фиесты (И восходит солнце)». Не пугайтесь, откапывать писателя я не пойду. Ответы на свои вопросы я попробую найти при помощи цитат из произведений и фактов из биографии американского писателя.
— Эрнест, у вас довольно своеобразный стиль написания текстов. Как он появился?
— Есть парочка авторов, чье творчество мне симпатично. Это «Гекльберри Финн» Марка Твена, творчество Стивена Крейна, Гертруды Стайн, Шервуда Андерсона.
– Вы ставите себе задачу написать определенное количество слов, скажем, в неделю?
-В конце каждого рабочего дня (в период с пяти утра до часу дня) я подсчитываю, сколько слов написано. В среднем выходит по 700–800 слов. Однажды получилось всего лишь 208 слов, тому есть оправдание: я писал срочные деловые письма!
— Придерживаетесь ли вы каких-либо правил при написании своих произведений?
— Пиши пьяным, редактируй трезвым.
— Вы принимали участие в мировых войнах, как это отразилось на ваших произведениях?
-Писать романы или рассказы – значит, выдумывать на основе того, что знаешь. Когда удается хорошо выдумать, выходит правдивее, чем когда стараешься припомнить, как бывает на самом деле.
— Кем становится человек после войны?
— Экспатриант (прим. выдворенный из страны). Ты оторвался от родной почвы. Ты становишься манерным. Европейские лжеидеалы погубят тебя. Пьянство сведет тебя в могилу. Ты помешался на женщинах. Ты ничего не делаешь, все твое время уходит на разговоры.
— Что вы можете сказать о своем поколении?
-Все вы потерянное поколение, сказала как-то Гертруда. В «Экклезиасте» же говорится: «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь».
— Что такое риск, Эрнест?
— Никто никогда не живёт полной жизнью, кроме матадоров, но даже они теперь отошли от классической школы боя с быком. Так же и в жизни: большинство предпочитает существовать, не задумываясь о том, насколько честно они это делают.
— А что, по вашему мнению, делает мужчину настоящим и мужественным?
-Мужчина не существует, пока он не пьян.
— Эрнест, а какая она, идеальная женщина?
— Бескорыстная и покладистая, но таких не бывает в жизни.
— Самое лучшее развлечение, на ваш взгляд?
-Коррида (бои быков). Здесь главное, следить за быком, а не за лошадью, когда бык
кидается на пикадоров. Следите за тем, как пикадор вонзает острие
копья, чтобы понять, в чем тут суть, чтобы видеть в бое быков
последовательное действие, ведущее к предначертанной развязке, а не только
нагромождение бессмысленных ужасов.
— Что может наверняка погубить человека?
-Берут молодого мальчика — матадора и не знают, чего он стоит, не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в «Гранд-отеле», а через год он конченый человек.
— Какую смерть вы считаете достойной?
-Настоящий мужчина не может умереть в постели. Он должен либо погибнуть в бою, либо пуля в лоб.
— Перед смертью вас усиленно пытались лечить в психиатрии. Что вы можете сказать о том времени?
-Эти врачи, что делали мне электрошок, писателей не понимают… Пусть бы все психиатры поучились писать художественные произведения, чтобы понять, что значит быть писателем… какой был смысл в том, чтобы разрушать мой мозг и стирать мою память, которая представляет собой мой капитал, и выбрасывать меня на обочину жизни?
— Вам давали когда-нибудь прозвища?
-Во время Второй Мировой меня называли «папой». Может, из-за роста. Рыбакам в свое время так было проще меня называть. Мистер Хемингуэй сложно, а Папа — это и по-английски, и по-испански понятно. Сам же я в детстве назывался по-всякому, ну, например «Хемингштейном» был. А брата младшего называл «Чума Лестер».
— Вы можете описать настоящую любовь, Папа Хем?
—Хорошо быть вместе, сказал Джейк.
— Нет. По-моему, ничего хорошего, — ответила Брет.
— Разве ты не хочешь меня видеть?
— Я не могу тебя не видеть.
